Семён Данилюк - Обитель милосердия [сборник]
— Поселок Восток, — кивнул тот. — Есть такой. Лесовики там живут. Самый у нас медвежий угол.
— Громче, пожалуйста! — опять закричал Танков. — Кто вы и что случилось?
Он долго слушал, кивал, переспрашивал. Наконец закрыл ладонью мембрану:
— Ничего не пойму. Какой-то Гусаров. Вроде из заключения. Там у него часть дома по наследству. А в доме женщину с детьми поселили. В общем, не пускает она его. Чего делать-то?
Филиппов неспешно отобрал трубку.
— Слышь, милый, — он даже не изменил тональности и не повысил голоса. — Дело твое гражданское, понимаешь? Не милицейское… Ну, тем более… Ты погоди. До утра найди, где переночевать… Ну, как это не найдешь? В своем-то поселке? А утром дуй в поссовет… Чего ты мне свои бумаги читаешь? Я в них все равно не понимаю. Ты властям доказывай… Ну, чего заладил: сломаю, сломаю? Мужик ты или нет? Уступи до утра… Ну ладно, передай ей, что в милицию велели позвонить. Только гляди, чтоб без рукоприкладства. А то опять загремишь. — Он аккуратно положил трубку. — Чем только заниматься не приходится! Запиши куда-нибудь. Может, часа через два позвонишь для покоя.
В двадцать один час вернулась опергруппа. Первым в дежурную часть зашел оперативный уполномоченный уголовного розыска Велин. Из-под левой подмышки расстегнутого пиджака выглядывала замшевая лямка знаменитой велинской кобуры, сшитой по его личному заказу, как сам он не раз намекал, одной ба-а-льшой специалисткой.
— А ты чего здесь? — поразился Велин, узрев перед собой собственного стажера.
— Не видишь, дежурю.
— Ты подумай, детсад развели! — Велин обернулся к входящему в дежурку низкорослому, плотно сбитому, словно пачка сливочного масла, начальнику уголовного розыска Гордееву.
— Тебя, в самом деле, кто поставил? — удивился тот.
— Заместитель начальника райотдела Сиренко. — Танков на всякий случай поднялся. — Не явился сменный дежурный.
— Опять Васька сорвался! — В сообразительности Гордеев никак не уступал Чеснокову. — Но Сиренко-то хорош! Пацана на такое дело сунуть. — Последнее он произнес вроде бы про себя, но достаточно громко, чтоб быть услышанным другими. — Новости?
Гордеев безошибочно выхватил из пачки рабочую тетрадь.
— Ничего особенного, товарищ капитан. По линии экономической преступности сигнал. Еще из поселка Восток звонили.
— Танков заглянул в черновик. — Там Гусаров «откинулся», — под ироничным взглядом Гордеева он смущенно поправился:
— Из заключения вышел. А его в собственный дом не пускают. Туда женщину с детьми поселили.
— Больше ничего?
— Никак нет. А у вас как, товарищ капитан? — решился Танков. — Сиренко приказал узнать.
— Приказал, приказал… Больно много приказчиков развелось! — Судя по всему, на непосредственного начальника у Гордеева была аллергия. Он расстегнул пуговку на потертой папке, достал тоненькую пачку бумаг. — Регистрируй кражу. В управление передашь как нераскрытое.
— Так вроде у вас фигурант есть? — щегольнул осведомленностью Танков.
— Передашь, как сказал! — Гордеев поморщился, тяжко вздохнул. — Танков, у меня лицо как, добродушное? — Он растекся вдруг в простецкой улыбке.
— Как будто, — растерялся Танков.
— Тогда порядок. Велин, пригласи Рыкову, — начальник уголовного розыска опять вздохнул, словно набирая воздуха перед тяжелым погружением.
По пустому коридору процокали каблуки, и следователь Рыкова, тщедушная молодая женщина, не остывшая еще с дороги, остановилась, напряженно прислонившись к косяку двери.
— Татьяна Геннадьевна, — Гордеев увлеченно, не отрываясь, читал рабочую тетрадь, которую успел пролистать перед этим, — может, ты Воробьева прямо сейчас задержишь, чтоб его в ИВС пораньше отвезти?
— А я и в мыслях не держу его задерживать. — Небрежный Гордеевский тон не сбил Рыкову и не поколебал. — Я тебе еще в машине об этом сказала.
— Ну, и сказала! — Гордеев бросил об стол тетрадь, а вместе с нею и дипломатические подходцы. — Воробей вор, и его надо посадить!
— Надо, — ехидно согласилась Рыкова. — Но только при наличии доказательств.
— Магазин-то он подломил.
— Может быть.
— Погоди. — Гордеев заволновался. — Его после кражи у магазина видели. Это раз…
— Не у самого магазина, а просто в поселке.
— При нем было две бутылки водки, и он угощал дружков. Причем водка той же партии, что украдена. Это тебе что, не доказательство?
— Да эта партия два дня продавалась. И выдавалась, между прочим, не по ведомости. Короче, ничем не опровергнуто, что он мог ее купить.
— Так опровергни! Ты же следователь. На то и существуешь.
— Попробую, — в тон ему согласилась Рыкова. — Но только сейчас у меня оснований для задержания Воробьева нет, и я свою шею под незаконное задержание подставлять не буду.
— Страхуешься?!
— Здоровый инстинкт самосохранения.
— Слушай, ты часом не ошиблась призванием? Тебе бы в адвокаты. Ты что, не понимаешь? В поселке появился не-од-нократно! — Гордеев уже не произносил слова, а чеканил их по слогам, — су-ди-мый за кражи Воробьев, и тут же полетел магазин. Мы ж все другие версии вместе отработали.
— А обыск ничего не дал.
Велин издевательски хмыкнул. Гордеев сдвинул узел мешавшего ему галстука:
— Что ж он, фраер, что ли, краденое домой тащить? Припрятал где-то.
— Вот найдешь, тогда обещаю: задержу. При всех обещаю, — Рыкова с чувством стукнула себя кулачком по груди.
— Хо-хо-хо! — раздельно гоготнул Велин. Он даже руки на животе сложил, демонстрируя муки от хохота. Рыкову, как и вообще всякую некрасивую женщину, он не терпел.
— Так некого задерживать будет! За Воробьем пять судимостей. — Для наглядности Гордеев показал раздвинутую пятерню. — С шестой ходкой он будет признан особо опасным рецидивистом. И, между прочим, отлично это знает. Поэтому, как только гуманная наша Татьяна Геннадьевна, оберегающая закон от негодяев из уголовного розыска, его с извинениями отпустит, благодарный Воробышек тут же расправит крылышки и полетит бомбить магазины в другое место. И дай бог, чтоб его не пришлось объявлять во всесоюзный розыск.
Рыкова задумчиво принялась выстукивать что-то на косяке двери.
— Ну, ты что, в самом деле, зэка этого пожалела? — уловил ее неуверенность Гордеев.
— Его?! — та аж вскрикнула в негодовании.
— Так задержи! — поспешно поддержал начальника Велин. — А мы тебе за эти три дня доказательства для ареста накопаем.
— Уж ты, пожалуй, накопаешь, — фыркнула Рыкова, и это было ее местью за дерзкое хохотание.
— Да нельзя такого кита не задерживать! — Возмущенный Велин даже схватился за свои густые волосы и слегка их поворошил. — Вон молодой дежурный, и тот тебе скажет.
Танков почувствовал себя неловким зрителем в цирке, которого расшалившийся клоун вдруг потащил из первого ряда на манеж.
— В самом деле, Татьяна Геннадьевна, — пробормотал он.
— Как же отпускать? Если вы и сами считаете, что это он. Ведь преступник же.
— Ты-то еще, цыпленок… — Разгорячившаяся Рыкова развернулась к Танкову, но, посмотрев на его разом сморщившееся лицо, продолжать не стала. — Словом, так, Гордеев. Хочешь задерживать, делай это сам. А я с прокуратурой в объяснительные записки играть больше не намерена. С меня хватит — наигралась.
— Оно конечно. — Гордеев больше не скрывал презрения. — В сторонке отсидеться спокойней.
— Если у вас ко мне больше ничего нет, я пойду. Мне еще обвинительное заключение по наезду надо отпечатать, — круто развернувшись, Рыкова зацокала по коридору в обратном направлении.
— Вот ведьма!.. — полоснул ей вслед Гордеев, не слишком регулируя тембр голоса. — Чистюли! Крысы конторские! Как раскрывать, так их нет. А вот помешать, так откуда кто берется! Закон, закон! Используют как ширму для безделья. А закон для одного существует: чтоб общество от таких вот Воробышков защищать. И если я Воробья посажу, так этим нашему обществу окажу неоценимую услугу, а стало быть, действия мои на благо закона и вполне ему соответствуют. Подведя такую роскошную идеологическую базу под принятое решение, Гордеев успокоился.
— Велин! Тащи сюда эту контру!
И вот в сопровождении Велина и шофера — милиционера Игнатьева в дежурную часть вошел невысокого росточка пьяненький и веселенький мужичонка с могучей бородавкой на правой ноздре — гроза сельповских магазинов Юрка Воробьев.
— Чего делать-то будем, Юра? — Доброжелательный Гордеев находился в явном затруднении.
— А чего такое случилось, Юрий Алексеевич? — Воробей на глазах расстроился.
— Придется тебя сажать. Как считаешь?
— А почему ж не посадить? Воля ваша: надо — сажайте.
— Ты ж умный мужик, тёзка! Так чего ж ломаешься? Попался — будь мужчиной, имей смелость признаться.
